Глубокое бурение [сборник] - Алексей Лукьянов

— Жжет он, поглядите на него, — лениво огрызнулся Трефаил.

Его не особенно волновала мирская слава. Больше всего Сууркисата занимал знакомый пароход, отчего-то прекрасно просматривающийся на таком расстоянии…

— Бать, — не прекращая таращиться в морскую даль, спросил Трефаил, — ты ничего необычного не замечаешь?

Ванзайц ответил не сразу. Он пытался что-то втемяшить пленному карлику, и бог знает, каких усилий ему стоило не надрать бестолочи задницу.

— Тупица, где ты видел компас с одной стрелкой?! Ну ладно, покажет он тебе, где Север, а Южный полюс где?! А? Может, с другой стороны?

А Западный, а Восточный полюса?!

— Да ты чего на меня орешь, пень старый?! Пользуйся, пожалуйста.

Идиотская у вас страна: глобуса нет, зато у компаса четыре стрелки, — фыркнул Прохердей.

— Батя, — еще раз позвал Сууркисат. — Оторвись от дебатов, посмотри на мир свежим оком.

Продолжая фыркать и брызгать слюной, астроном осмотрелся. Кругом, как и положено, море. Пара дней ушла на то, чтобы обойти все населенные пункты Хоркайдо с радостной вестью, что Мумукин и Трефаил живы и продолжают бороться с ненавистным паровым режимом. Потом лидеры восстания попросили компас и отправились «нести мир и свободу на Куриллы». Унд Зыпцыхь не менее часа искал направление, совмещая стрелки строптивого прибора по всем четырем полюсам, а потом велел идти «вон туда»…

— По-моему, дымит пароход, — сообщил старик после непродолжительной рекогносцировки.

— А, по-твоему, сколько до него миль?

— Ну никак не меньше десяти…

— Чего? — не поверил Мумукин. — Когда это на Архипелаге дальше одной мили видимость была?

— Вот именно, — в кои то веки согласился Трефаил с товарищем. — И самое главное — небо странного цвета.

Все посмотрели вверх. Сквозь мутный, но уже негустой смог просачивалась голубизна.

— Какой-то неприличный оттенок, — заметил Тургений.

— Почему? — удивились Громыхайло и Влас.

— Потому что… — Мумукин задумался. — Потому что вы дураки и ни хрена не понимаете. Э, Трефаил, а пароход-то знакомый!

— Нас потеряли, собаки сутулые, — Трефаил потер руки. — Алмазы, поди, ищут.

— А вы, идиоты, всем растрендели, что на Куриллы торопитесь! — заржал Прохердей.

Мумукин посмотрел на Трефаила:

— Нас не догонят?

— Не знаю, — пожал тот плечами. — Малыш, может, потопить эту посудину?

— Там же люди!

— Там Лысюка! — обрадовался Мумукин. — Топить будем медленно.

— Лысюка? — задумался Трефаил. На Нямню у него были другие планы. — Отставить топить пароход. Давай-ка быстренько на Куриллы.

Мумукин недовольно фыркнул:

— С каких это пор ты заделался гуманистом?

— Гуманизм? — задумался Сууркисат. — Нет, никакого гуманизма. Ты даже не представляешь, зачем она мне нужна.

Напрасно Тургений клянчил и умолял товарища рассказать о планах на Нямню — тот был непреклонен.

— Сюрприз будет! — вот и все, что удалось выяснить.

Вальдемар Некрасович подозревал.

При общем наплевательском отношении ко всему, что творится на островах, маленький, но очень ценный секрет Большого Папы мог храниться сколь угодно долго, но чей-то длинный язык будто слизнул здание, любовно выстроенное Хэдэншолдэрсом. Кто бы мог догадаться, что на Сахарине живут такие имбецилы, как Мумукин и его дружок Трефаил?..

…Разумеется, избавляться от Кафки было чрезмерным расточительством: ну кто еще так знает эту ублюдочную страну? Но именно это и являлось главной угрозой Папе: не будь Эм-Си такой дурак, он бы сам нашел и твердое небо, и, главное, вышел на брюлики.

Когда оказалось, что, кроме угля, никаких полезных ископаемых на территории Гулак не осталось, Вальдемар совсем уж было собрался распустить Верховный Совет, как вдруг Бербер Лавриков, предшественник Кафки, доложил, что на Куриллах, в угольном бассейне острова Хули, обнаружились несметные залежи алмазов. То есть настолько большие, что чем больше берешь, тем больше становится.

Лаврикова и прочих проинформированных пришлось спешно ликвидировать, а на добычу и вывоз брюликов (в том-то и прелесть, что алмазы даже огранять не пришлось, уже обработанные в породе лежали, да такой чудной огранки — пирамидкой!) Папа кинул нанятых через третье лицо контрабандистов Касимсотов. Всего-то делов — раз в месяц заглянуть в заброшенную штольню, нагрести мешочек камушков — и в Ацетонию переправить.

Те и переправляли. Что-то, конечно, в их карманах оседало, но и услуга не из дешевых.

И вот теперь Большой Папа подозревал, что кидают его все. И не просто все, а ВСЕ! Даже исключительно толерантный Донт Факми, которому Вальдемар платил не в пример больше, чем всему Верховному Совету.

И все-таки… Хэдэншолдэрс чувствовал себя гением. Иметь целую страну, пусть и такую ублюдочную, как Соседский Союз, — это вам не каждый сможет. Ничего, и не таких обламывали. Хочешь, чтобы все было сделано как следует — сделай это сам. Пора в дорогу.

Твердое небо может принадлежать лишь одному человеку. И вы его знаете.

— Вам ничего не кажется? — Люлик посмотрел на спутников.

— Мы скоро прибудем? — нетерпеливо приплясывали на мостике сестры.

Что ни говори, а они соскучились по родине. — Соседский Союз скоро?

— А это вам что на носу, Еппония, что ли? — психанул Биркель. — Хоркайдо уже!

Сестры не поверили.

— А где смог? Смога не видно!

— О! — капитан задрал к небу указательный палец.

Большинство пассажиров не вникло в суть проблемы. Зато Биркель разорялся почем зря:

— Вот уроды! Ни хрена не хотят работать.

— Что случилось? — не понял Факми.

Лысюка объяснила, что Архипелаг Гулак с давних пор славился знатным каменноугольным туманом, настолько густым, что порой люди терялись в смоге без вести. А теперь — посмотрите направо, посмотрите налево — тумана нет не то что каменноугольного, но и вообще никакого.

— И что сие значит? — Донт, похоже, не на шутку затупил.

— Это значит, что все фабрики, заводы и вообще всё на Архипелаге перестало работать. Ни одна сволочь на работу не вышла.

Правда, в голосе Нямни угадывался скорее восторг, чем возмущение.

Такого массированного гражданского неповиновения она не видела ни разу в жизни, было чем восхититься.

Но самое главное — она, несмотря на патологическую глупость, как-то сумела понять, что причиной всеобщей забастовки был Мумукин.

— Любимый… — прошептала Лысюка в сладкой истоме.

— Кто? — в один голос спросили Люлик и Факми.

— Не вы.

В порту творилось что-то несусветное. Там волновалась толпа с красными тряпками, на которых что-то было написано.